Открыть страницу в новом окне
Чтобы открыть страницу в новом окне, нажмите клавишу "Shift" и, удерживая ее, нажмите на ссылку.
Старайтесь не открывать больше 5 окон.
Современная философия чрезвычайно многообразна. Вместе с тем, в ней есть свои центры притяжения в виде относительно самостоятельных направлений или течений. Их тоже много, но в плане самой общей картины можно ограничиться тремя, достаточно, как представляется, репрезентативными: аналитическим, феноменологическим и постмодернистским.
Аналитическая философия обязана своим существованием "лингвистическому повороту" как отличительной черте современного философствования. В ней язык рассматривается как вполне самостоятельная и важнейшая область философского исследования. На сегодняшний день она наиболее полно выражает рационалистический дух философствования.
Понятие рациональности, впрочем, требует здесь уточнения. В узком смысле рациональность - это аргументы и свидетельства разума, те правила, с помощью которых устанавливается, что можно считать основанием наших убеждений и нашей веры во что-нибудь. В широком же смысле под рациональностью можно понимать систему правил, критериев, эталонов, являющихся общезначимыми, т. е. имеющими одинаковый смысл для всех членов общества (профессиональной или любой другой группы). Рациональность же, которую являет нам аналитическая философия, было бы правильно назвать логико-семантической. В ее основании- правила и законы логики, а также знаково-смысловые средства познавательной деятельности человека.
Так же, как и "рациональность", понятие "аналитическая философия" употребляется в двух смыслах. Аналитическая философия в узком смысле - это доминирующее направление в англоязычной философии ХХ века, представленное такими именами (теперь уже классиками), как Бертран Рассел, Джордж Эдвард Мур, Людвиг Витгенштейн. В широком смысле "аналитическую философию" можно трактовать как определенный стиль философствования. Он характеризуется строгостью и точностью используемой терминологии, вниманием к нюансам, или тончайшим оттенкам, мысли, недоверием к широким обобщениям и умозрительным построениям, к "доводам сердца", поэтической непричесанности мысли, вкусовым предпочтениям и эмоциональным мнениям. Для него важно не только (а иногда и не столько) "что", но и "как" - с помощью каких аргументов и корректно ли получен тот или иной результат. Аналитический стиль философствования, далее, отличается высокой рефлексивной ("самоотчетной") культурой, сознательной ориентацией на факты и данные передовой науки, стремлением к структурной продуманности и пуританской последовательности развиваемых мыслей. Вернемся, однако, к аналитической философии как мировоззренческо-методологическому направлению или течению.
Аналитики полны уверенности в возможности разрешения сложнейших философских и научных проблем с помощью строгих логико-семантических методов. Более того, они считают, что многие из этих проблем и возникли по причине неправильного использования языка, небрежного обращения со словами. Витгенштейн прямо заявляет: "Большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка...". И еще: "Философские проблемы возникают, когда язык на каникулах". Отсюда и главная задача аналитической философии - борьба против языковой засоренности мышления, против "зачаровывания нашего интеллекта средствами нашего языка". Философия тем самым перестает быть теорией и превращается в аналитическую деятельность по лингвистическому прояснению мыслей, устранению неточностей в обозначении, по исправлению, как полагал Рассел, поверхностной грамматики глубинной логикой, переводу фраз с неясным, вводящим в заблуждение смыслом в логически корректные утверждения. Отсюда, кстати, понятно, почему Рассел видел в логике сущность философии. Таким образом, аналитически ориентированная философия должна ставить диагноз и врачевать "языковые болезни", оказывать терапевтическую логико-лингвистическую помощь культуре.
Для аналитической философии границы языка являются одновременно и онтологическими границами, границами бытия. Для Витгенштейна, к примеру, мир - это "совокупность фактов", а факты - "элементарные утверждения", представляющие единицы или элементы реального мира. Сам язык для него есть комплекс лингвистических игр, связанных друг с другом самыми различными способами. "Не ищите смысл, ищите употребление", - любил повторять Витгенштейн. Смысл этого выражения-призыва прост: значение слова задается его употреблением в языке; смыслы порождаются реальным функционированием слов и выражений. Дальше описания функций слов, правил языковых игр философия не может и не должна идти.
В отличие от аналитической традиции, ориентированной на факты (эмпирические и языково-лингвистические) сами по себе, феноменология обращает наше внимание на "человеческий фактор" как ключ к тому, что реально существует. Феноменологическая установка - это убеждение, что мы никогда не доберемся до реальности, если будем объяснять жизнь и людей - ее конкретных носителей, объективно (как объект-вещь, наряду с другими вещами или телами), извне, естественнонаучными и традиционно-психологическими средствами. Цель феноменологии - описание того, как мы изучаем опыт в терминах "сущностей" и "резонов". Сознание - реальнейшая из реальностей. Мы можем отказаться от всех наших мыслей, но нам не освободиться от самой мысли об этом отказе. Предельная и абсолютно определенная для нас реальность - это чистое сознание, к которому мы выходим, вынося "за скобки" все его содержательное (специфически-предметное) наполнение.
Феноменология как философское направление связано с именем Эдмунда Гуссерля (1859 - 1938). Девиз феноменологии как метода, в понимании Гуссерля, - назад к вещам Только это не реализм, не здравый смысл. Вещи здесь совершенно особые - так называемые феномены. Опять же феномены - не явления, хотя обычно мы их отождествляем, рассматриваем как синонимы. Явление есть проявление чего-то иного, какого-то объекта, явление (в смысле - обнаружение) предмета нашему сознанию. Феномен же есть то, что само себя обнаруживает, предмет, непосредственно явленный сознанию. Не объект, как он отражается в сознании, а как он дан и непосредственно существует в сознании - сам факт явленности, само явленное. Для феноменолога важно описать то, что действительно явлено сознанию, и пределы такой явленности. Феномен, по-другому, - это идеальная сущность, идеальный смысл, обладающий непосредственной достоверностью, неопровержимой данностью, стабильной очевидностью. Феноменология, таким образом, работает не с вещами, а с их смысловыми эквивалентами, содержательно-познавательными сущностями. Феномены предстают перед нашим сознанием после "эпохе" - специальной процедуры "заключения в скобки" схем и автоматизмов, предубеждений и банальностей нашего повседневного существования, наших привычных воззрений и убеждений, нашей естественной веры в существование внешнего мира. При этом феномены - не фантомы, они чужды произволу, кажимости, фантазийному манипулированию. Они интенциональны, т. е. являются всегда знанием о чем-то, отсылают к некоему другому. Но под этим другим понимается здесь не психологически привычный нам предмет, не естественнонаучная направленность на объект, а то, благодаря чему появляется и раскрывается предметный смысл. Обратимся за помощью к конкретному примеру: мы ведь воспринимаем не как музыка звучит, т. е. не сами по себе звуки, из которых она физически состоит, - мы воспринимаем, или слышим, саму музыку, т. е. сущность, заключенную в факте звучания. Ну а восприятие сущности - дело интуиции, вернее эйдетической интуиции, в которой Гуссерль видел начало всех начал. "Всякая интуиция, изначально конкретизированная, - писал он, - по праву является источником познания. Все, что предлагается нам в интуиции первичным образом (так сказать, во плоти и крови), дулжно принять таким, как есть, даже если только в границах предлагаемого". Интуиции следует доверять больше, чем дискурсам философов и свидетельствам ученых.
Поиск изначальных и самоочевидных смыслов привели Гуссерля к открытию "жизненного мира" - области исконно человеческих "смысловых формаций", предшествующих рождению науки и не исчезающих с ее развитием. Ни одна наука, а тем более философия, не должна отрываться от смысловых очевидностей этого мира, в них человек как он есть - как предпосылка и одновременно конечная цель всякого познания. Забвение "жизненного мира" грозит технократической фетишизацией истории и науки.
Феноменологическая методология оказала и продолжает оказывать существенное влияние на развитие психологии, антропологии, психиатрии, гуманитарное знание в целом. И это понятно. Социально-гуманитарная реальность непременно включает в себя значения, смыслы. Возьмем конкретный пример. Мужчина открывает перед женщиной дверь, пропуская ее вперед, уступая ей дорогу. Физически тут все очень просто: открывается дверь, хорошо, если без скрипа, меняется порядок или очередность прохождения дверного проема. Но за этим мы видим нечто другое - уважение господина к даме, целый рыцарский ритуал. Последнее, если быть точным, мы в этой ситуации только и видим: двери - не более чем ее "материя", субстрат-носитель. Как физическую реальность мы их просто не замечаем. Любое общественное явление, как уверяют, и совершенно справедливо, феноменологи, необходимо рассматривать с учетом того, как люди его воспринимают, какие значения в него вкладывают, каким смыслом наделяют. Вне и без этих символических значений оно повисает каким-то отчужденно-ребристым каркасом, непонятным и пугающим одновременно.
Постмодернизм - явление многоликое. И понимают его по-разному. Одни - как общую характеристику современной исторической ситуации, другие - как самое шумное, эпатирующее литературное течение наших дней, третьи - как мандат, пропуск в XXI век, четвертые, напротив, - как консервативное возвращение к декадансу и нигилизму конца XIX - начала XX в. Для кого-то постмодернизм - это апология современных информационных технологий, электронных средств коммуникации, потребительства и гедонизма технически обустроенного бытия, а для кого-то, наоборот, - резко негативное отношение к техногенным характеристикам современного общественного развития, непреклонная солидарность с воззрениями и целями экологистов, амармистов, натуропатов и прочих альтернативников. Одни авторы связывают с постмодернизмом раскрепощение сознания, другие не устают сетовать на то, что он это сознание разрушает. Все это в постмодернизме действительно можно найти. Он неоднороден, во многом противоречив, что говорит о его продолжающемся становлении, так сказать, трудностях роста, а возможно и о каком-то временном, переходном характере. И, добавим, о том, что в любом явлении-течении следует отделять пену от глубинного, сущностного тока.
Сбивает с толку и русская калька "постмодернизма" - "постсовременность". На самом деле постмодернизм очень, в высшей степени современен, всегда "здесь и сейчас". Приставкой "пост" он противостоит не нынешнему, а модерному (modern), переведем окончательно на русский язык, - Новому времени. Тому, значит, что исторически было заложено в парадигмальных характеристиках новоевропейской культуры и перешло от нее в культуру действительно современную (contemporary).
Иными словами, постмодернизм борется с "современностью", созданной Новым временем. Он с ней фронтально и радикально рвет. Современность же как модерн включает в себя рационалистический универсализм и эпистемологический фундаментализм, веру в единство истории и линейный прогресс, в объективную истину, освободительную миссию научного знания, в торжество разума и справедливости. Постмодернизм, напротив, выдвигает на первый план гетерогенность (разнородность), различия, прерывность (разрывы и бреши в реальности), фрагментарность, маргинальность, децентрацию, непрерывное изменение, безудержную тягу к новому. Он не просто "пост", а антимодернизм.
В этом своем "анти"- качестве он противостоит всей предшествующей культуре. Если античность настаивала "Ничего слишком", то постмодернизм провозглашает прямо противоположное - "Ничто не слишком!". "Все дозволено", "Ничто не гарантировано" и "Да здравствует множественность!". В противоположность Лютеру, заявившему: "Я здесь стою и не могу иначе", постмодернист говорит: "Я здесь стою, но могу как угодно". Прежние эпохи были кумулятивными, старались все помнить. Постмодернистская установка иная - забытьЗабыть многое из того, что было когда-то естественным и нормальным, а теперь тормозит, торчит анахронизмом - чтобы прорваться к новым горизонтам бытия, к совершенно новой, не отягощенной прошлым реальности. Безусловно, постмодернистским был лозунг восставших (1968 г.) французских студентов: "Будьте реалистами - требуйте невозможного". Особенно достается от постмодернизма разуму с его стремлением найти во всем порядок и смысл, причинную обусловленность, внутреннюю согласованность (систему). "Диктатура разума", "трибунал разума", "империализм рассудка" - других, более мягких характеристик ему не находят. Вместе с разумом подвергается критике и наука за ее претензию на привилегированную позицию в познании мира, природы, общества, человека. На самом деле, как считают постмодернисты, статус у науки нисколько не выше, чем у религии, морали, искусства, вообще любого непрофессионального дискурса.
Постмодернизм отбрасывает прежнюю интеллектуальную традицию и тем, что отказывается от глубины, предельной реальности, сущностной трансценденции, вызывающе демонстрируя полное доверие к поверхности и поверхностному (в т. ч. повседневному). Мысль эта, как ни странно, очень глубокая. Чтобы убедиться в этом, достаточно задуматься над таким вот обобщением-наблюдением: "самое глубокое - это кожа" (П. Валери). И над тем, что именно почва - верхний (поверхностный) слой земли является производительным, плодоносным. Для его понимания вовсе нет нужды обращаться к земной магме.
Постмодернистское "после" ("пост" - "после") констатирует смерть или закат многих стержневых реалий прошлой культуры. Бога - как у Ницше, человека - как у Фуко, истории - как у Фукуямы, автора - как у Барта, и так далее.
Постмодернизм возник как рефлексия на новые явления в сфере искусства, и эту связь - с художественным, прежде всего литературным творчеством - он трогательно оберегает и методологически обосновывает. Нарратив (повествование) стал его эпистемологической парадигмой. В соответствии с ней, мир доступен нам лишь в виде историй, сказаний, рассказов о нем. Мы всегда накладываем на опыт какие-то нарративные структуры или сюжеты, чтобы упорядочить разрозненные данные, собранный материал. Даже физик у них не объясняет или доказывает, а повествует, рассказывает.
Связь с искусством, литературой объясняет и особую роль языка, вернее - текста в постмодернистских дискурсах. Для Дерриды, например, "ничего не существует вне текста", человек находится всегда внутри текста и выйти за него в принципе не может. Любая попытка найти референт, т. е. соотнести язык с объективной реальностью, ведет лишь к рождению новых текстов, к перерастанию текста в интертекст, к открытию, в пределе, "первотекста" или "архиписьма". В реальности интертекста легко убедиться, если задаться целью дать исчерпывающее, до конца прозрачное определение какого-нибудь понятия. Раскрывая каждое входящее в дефиницию, ее правую часть, слово, мы вынуждены будем лезть все в новые и новые словари, справочники, энциклопедии. Процесс практически бесконечный, пресечь его можно только одним способом - остановиться на какой-то интуитивной самоочевидности, но ее ведь всегда можно подвергнуть сомнению, что и делает постмодернизм.
С текстами постмодернизм работает весьма своеобразно - деконструктивистски. Деконструкция бросает вызов реалистическому анализу, она разлагает текст на исходные элементы, а затем их собирает, но уже по новой программе - не автора, а того, кто текст читает. По отношению к тексту они - автор и читатель - равны, ни у кого нет преимущества. Главное внимание при этом уделяется тому, что не высказано, более того - вытеснено, загнано на периферию. Деконструкция - это анализ разломов, несовпадений, скрытых алогизмов, неясностей и двусмысленностей, анализ по краям. Важно не то, что автор сказал, а то, что не сказал и почему.
Как социальная теория постмодернизм представляет собой радикальный плюрализм, плюрализм, идущий на смену коллективизму и индивидуализму прежних исторических эпох. В отличие от индивидуалистической атомарности индустриального общества плюрализм (а это уже постиндустриальное общество) характеризуется тем, что можно было бы назвать социальной молекулярностью - микродеятельным (реальным, в пределах сил и возможностей отдельного человека) и коммуникативным (общение - на личностном уровне) способом бытия или образом жизни. Основным ресурсом так понятой молекулярности является диалог, направленный на взаимопонимание по меньшей мере двух индивидов. Ну, а если "меру", как того требует сама жизнь, увеличить, то разговор уже должен идти о полилоге - диалоге и взаимопонимании как можно большего числа людей. Плюрализм не претендует на истину социального бытия, но он эффективен, в нем много игры, творчества, свободы, радости индивидуального самоутверждения.
ПОСЕЛЕНИЕ и Ашрам Приглашаем
всех, кто хочет посвятить свою жизнь
Всевышнему, познанию Истины и обретению
Просветления и Освобождения, принять
участие в работе по организации и строительству
поселения.
